Mood: задумчивое 

tags: Минада

Mood: никакое

Mood: хорошее 

Hide
Каково это: считаться вундеркиндом

Алексей Романовский, 24 года, разработчик программного обеспечения в области телефонии, программист компьютерных игр. В 13 лет окончил школу экстерном, в 14 стал студентом Международного университета

Как сказала одна моя знакомая католичка, норма — это норма, а не наиболее распространенная патология. До шести лет я от сверстников абсолютно ничем не отличался, кроме разве что чрезмерной любви к рассказам о животных, но родители считали, что я «опережаю», а я еще не умел им возражать. То, что я начал читать к четырем годам, моя мать вспоминала как серьезное достижение чуть ли не до института. В шесть лет я нашел на чердаке учебник химии для девятого класса и, разумеется, ничего в нем не понял. Сосредоточенно выписывал формулы несуществующих «оксидов», придумывал несуществующие соединения-созвучия — «озон-азот», и этого хватило, чтобы родители решили, будто я увлекаюсь химией. Убедившись сами, они убедили меня, и так начался мой крестовый поход дилетанта — от одного алфавита к другому алфавиту.

Семейная легенда гласит, что во втором классе мне стало «скучно учиться». Правда же состоит в том, что мать услышала об экстернате и решила, что ее сын этого достоин. Я не возражал. Второй класс я сдал за два месяца (и пошел во второй четверти в третий), четвертый — за лето, шестой, седьмой и восьмой — за два учебных года. Мне эти переходы из класса в класс нравились, если так можно выразиться, эстетически. Была какая-то красота в том, чтобы распланировать годовой курс русского языка по три параграфа в день и справиться с ним за месяц.

Особой сложности этот процесс для меня не представлял. Точнее, если и представлял, то косвенным образом: болезни — пять бронхитов в год, трудный возраст, лень — из-за чего даже схватывал двойки. В девятом классе меня перевели в физико-математическую гимназию, и там стало сложно по-настоящему. Нельзя сказать, что я не справлялся с программой, но по «сверхдолжным заслугам» был далеко не первым.

Я не замечал людей до семнадцати лет. Сначала не понимал, как можно жить вне объективного формального знания; потом начал понимать, но не подавал виду — было очень выгодно носить маску и везде пользоваться льготами, полагающимися чудаковатому профессору.

Мне жаль тех, кто проиграл все детство в футбол. До сих пор не могу понять, зачем 22 человека бегают за одним мячом. Взрослые игрушки значительно интересней детских. Вот это и есть то детство, на которое я согласен: когда в придуманные мною игры играют во Владивостоке, Киеве и Казахстане, когда за то, что играешь в любимые игрушки, платят деньги и приглашают на конференции.

Я вижу, что многие мне завидуют. Но это пока не познакомятся поближе. Потом понимают, что эксцентрик — совсем не обязательно сверхчеловек, у него не больше способностей, чем у обычного пацана, он просто другой. Если машина едет, не расходуя бензин, она расходует что-то еще.


Каково это: пережить удар молнии

Макс Диринг, 44 года, звукорежиссер

Дело было в пятницу. Стояла типичная для июля погода: светило солнце, плыли пышные белые облака... Четверо моих коллег по работе и я поехали в Дархэм поиграть в гольф. Дошли до пятой лунки, и тут заморосил дождь. Мы решили переждать под навесом. Помню, что воздух сладко пах озоном. Это последнее, что могу припомнить перед тем, как ударила молния.

Когда проскочил разряд, я весь заледенел — мне никогда в жизни не было так холодно, но в то же самое время часть моего тела невероятно раскалилась. Потом раздался самый фантастический шум, какой я когда-либо слышал. Такой громкий, что заглушал все остальные звуки, честно. У меня было такое ощущение, будто меня поставили между двумя мусорными баками и сплюснули. Словно все вирусы гриппа, которыми я заражался на протяжении жизни, накинулись на меня скопом. Руки, ноги, пальцы налились тяжестью — казалось, они весят этак 2000 килограмм. Каждая клеточка тела мучительно болела. Боль была тупая, ноющая и в то же самое время острая. У меня даже волосы болели и ресницы.

Молния ударила в дерево рядом с нами, сшибла несколько веток, перетекла в навес, пробив в нем огромную дыру, а потом прошла через Терри, одного из моих приятелей. Вошла в него через макушку и вышла через колено. Терри умер мгновенно. Вырвавшись из земли, молния поднялась по мне и вышла через голову, оставив выходное отверстие: восемь швов пришлось накладывать. Теперь я могу проделывать довольно сложные вычисления — тригонометрия там, матанализ, но не просите меня складывать или вычитать. Бесполезно. Врачи говорят, что у меня все в порядке, но я-то знаю — они что-то от меня скрывают.


Каково это: участвовать в групповом сексе

Источник пожелал остаться анонимным

Групповой секс похож на секс с дрессированным осьминогом: вокруг тебя сплошные конечности и языки, чьи-то руки хватают тебя и тянут, ноги раздвигаются, в твой рот что-то втискивается, мозг не успевает обрабатывать ощущения, а либидо, которое, собственно, и втравило тебя в эту историю, тоже пасует перед таким изобилием.

Групповой секс позволяет тебе увидеть, каким уродливым бывает неприкрытое вожделение. За исключением тех случаев, когда хозяин или хозяйка дома допускают на вечеринку только специально выведенные гибриды с идеальными телами, здесь обычно собираются не совсем те, кого ты предпочел бы увидеть. Женщины еще туда-сюда — от тусклого освещения и макияжа они сильно выигрывают. Что до мужчин... Все эти торчащие члены и пивные животы, волосы дыбом на всех местах... Сидят и мнут свои жалкие мошонки, отчаянно пытаясь их реанимировать. Фрейд считал, что все мы немножко гомики. Что ж, против Фрейда не попрешь, но такое количество лиц мужского пола отобьет охоту даже у убежденного гея.

И все же, групповой секс — это потрясающе! Слыша пыхтение совокупляющихся прямо у тебя под боком, возбуждаешься на удивление сильно. Женщины... Одна и немедленно другая, а сразу за ней третья... А что за ощущение, когда входишь в женщину, в которую уже вошел другой, и ты чувствуешь этого другого через относительно тонкую мембрану...

И все то время, пока ты едешь на такси домой и на следующее утро готовишь себе омлет, а потом сидишь в офисе, ты думаешь только об одном: «Я участвовал в групповом сексе, и я сделаю это снова!»


Каково это: страдать нарколепсией

Мелоди Зарнк, 45 лет

Если нормальный человек захочет почувствовать себя нарколептиком, пусть на двое суток откажется от сна. Мы так мучаемся каждый божий день. В возрасте двадцати одного года я подметила: если я долго веду машину, то мне обязательно нужно съехать на обочину и немножко вздремнуть. Я решила, что просто не высыпаюсь, но это оказался первый симптом нарколепсии. Здоровый человек начинает видеть сны через полтора часа после засыпания. Нарколептик входит в фазу сновидений моментально. Я вижу сны с открытыми глазами, когда еще бодрствую. Для меня сновидения все равно что галлюцинации — страшно реалистичны. Если мне снится, что меня укусил комар, я чувствую нестерпимый зуд. Бывает, что я забываюсь на несколько секунд. Особенно, если делаю какие-то повторяющиеся движения. Однажды я отключилась в кинотеатре, когда смотрела фильм и хохотала. Голова у меня запрокинулась, в глазах все потемнело. Я не могла двинуться, не могла вернуть голову в правильное положение — хорошо, муж помог. Ученые вплотную подошли к созданию препарата, который, возможно, будет помогать при моей болезни. Я не льщу себя надеждами, но как бы было приятно ложиться спать, не испытывая страха...


Каково это: быть карликом

Владимир Федоров, 66 лет, актер (рост 130 см)

Я живу в гармонии с миром и с собой. Когда я родился, родители были счастливы. Сначала, конечно, они испугались — не могли понять, кто это вообще появился на свет (я родился с большой головой, маленькими ручками и ножками и ростом 30 сантиметров). В роддоме к маме сразу подошли врачи, которые сказали, что на карликов у них есть специальный заказ и они очень просят отдать меня им во благо науки. Но мама прижала меня к груди и сказала, что она меня вырастит.

Я рос в нормальной обстановке, воспитывался в любви и никаких особых трудностей в связи со своей непохожестью не испытывал. У меня нормальная квартира, здесь нет ничего, что было бы приспособлено под мой рост, — стандартной высоты унитаз и так далее. Вообще ничего не переделывалось специально под меня. Если бы я был в два раза меньше — да, это была бы проблема. Случается, что я, например, не могу дотянуться до электрического звонка. И ничего страшного. Где-то я могу подпрыгнуть или на что-нибудь встать. В крайнем случае, дотянуться, держа в руке книжку.

Если бы я не был карликом, не обладал такой фактурой, никто никогда не пригласил меня сниматься в кино, а потом играть в театре. Когда меня заметили в джаз-клубе и позвали на роль Черномора в «Руслане и Людмиле», я был очень далек от этого — я увлекался наукой, электроникой, музыкой, абстракционизмом, а об актерской карьере не думал даже. Сейчас я играю на большой сцене МХТ и в Театре у Никитских ворот — в общем-то грех жаловаться.

Единственная проблема раньше была с личной жизнью. Я родился в 1939 году, рос в послевоенные годы. А это же была война мускулов — соответственно, и девушки грезили о сильном мужчине. Я был совсем другим. Однажды я позвонил и признался однокласснице в любви. А она без излишней деликатности сказала мне: «Да ты посмотри на себя в зеркало». Все мои четыре жены — женщины удивительной красоты и ума. Потому что со мной рядом какая-нибудь дура быть не может. Да и некрасивая тоже. Такие женщины, как правило, закомплексованы и все время пытаются самоутверждаться за счет мужчины. Я для этой роли совсем не подхожу. Если бы сейчас пришел добрый Бог и спросил меня, хочу ли я, чтобы у меня были нормальной длины руки и ноги, я бы ответил: «Нет, мне нравится жизнь, которую я прожил. Я такой, какой есть».


Каково это: быть выше всех

Шон Брэдли, 31 год, рост 230 см, центровой «Даллас Маверикс»

Как начинается мой день? Утром я встаю и иду в туалет — это значит, что я должен пригнуться перед первой на дню дверью. Мне приходится пригибаться, чтобы посмотреться в зеркало, пригибаться, чтобы принять душ (головка душа упирается мне в грудь). Чтобы забраться в машину, я сначала просовываю в салон согнутую в колене ногу и ставлю ее перед пассажирским сиденьем. А потом уже проскальзываю в машину сам. Можете называть меня «человек-змея».

Всю одежду, которую я ношу, приходится шить на заказ. Нога у меня 52 размера, так что даже обувь приходится заказывать. Я даже спальный мешок и палатку на заказ шил. Помню, еще в школе, у нас был матч на чужом поле. Приходим в раздевалку. А я над шкафами возвышаюсь и вижу все, что там скопилось: пыль, пустые пластиковые бутылки, одежда, которую туда черт знает когда закинули да так и позабыли. Наш тренер — он был на 30 см ниже меня — встал на скамью, чтобы оказаться на уровне моих глаз и сказал: «Ты живешь в грязном мире, верно?» Так и есть — я живу в пыльном и грязном мире. Когда я прихожу в гости, то, пригибаясь перед дверью, успеваю заметить на притолоке пыль. И холодильники сверху всегда грязные. А еще в толпе мне видны все плешивые макушки. Зрелище так себе... Мне еще никогда не попадался человек выше меня ростом, но иногда мне снится, что я встречаю таких людей.


Каково это: быть режиссером реалити-шоу

Леонид Гюне, 42 года, режиссер реалити-шоу «Дом-1», «Дом-2», «Большой брат«

Ужас в том, что ничего не надо режиссировать. То, чему ты учился всю жизнь, упрощается до простой задачи — красиво и ни во что не вмешиваясь, снять то, что поставят сами участники. Можете назвать это цинизмом. Как бы ты ни сопереживал участникам, ради дела нужно выбрать эпизод, интересный для зрителя, а не тот, что в выгодном свете показывает героя. Участники проекта знают, что их будут записывать 24 часа, и они на это согласны. Cилой их сюда никто не тащил. Если мой ребенок захочет сниматься в такого рода шоу, я, наверное, буду его отговаривать, но мешать — нет. Единственное, что ему придется запомнить: в реалити-шоу, как в суде, — все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя.


Каково это: быть заложницей

Наталья Медведева, 41 год, фотограф

Когда произошли события в Буденновске, мой начальник в журнале запретил мне ехать, сказал, что уже двоих от редакции отправил туда. На четвертый день из захваченной больницы стали выходить женщины с грудными детьми. Я увидела этот кадр и подумала: «Господи! Ну чего я здесь сижу!» И улетела в Минводы. Когда я добралась до больницы (меня по дороге ранило по-глупому), там уже списки составляли, кто из журналистов станет добровольным заложником и будет сопровождать Басаева до границы Чечни. Я была триста какой-то, понятно, что шансов попасть мало. Потом появился пресс-секретарь и попросил каждого написать расписку: мол, в случае гибели претензий не имею. Кто-то спросил: «А как это понять — гибели?» «Ну как, — отвечает секретарь, — выйдете за ворота, а вас там встретят». Толпа желающих резко поредела. Человека три осталось. Я им говорю: «Чем больше нас будет, тем меньше шансов, что убьют». В результате набралось человек четырнадцать. И мы поехали... Трое суток кошмара... Все время чувствуешь себя мешком картошки — предметом. Если раздается шум вертолетов, садишься, разворачиваешься, боевик кладет тебе оружие на плечо и готовится к бою. И понимаешь: если будет обстрел, ты — тот самый предмет, за которым он спрячется. Все время ждали атаки — напряжение огромное. Я снимала. Чтобы пленку потратить. Я ее потом раскладывала всюду — в лифчик, в трусы. Я готовилась к тому, что может разорвать на куски при атаке. Если увидят часть тела с пленкой, поймут, что это я. Я в больнице видела женщин, которые писали свои паспортные данные, фамилию везде — на руке, ноге, на груди, на плече, на животе, — везде одно и то же. Чтобы опознали. А у меня писать не было времени, я везде пленки раскладывала. Когда мы ехали туда, люди при виде автобусов прятались. Когда возвращались — бежали к нам. Когда все кончилось, мужчины вышли из автобусов, прислонились к горячему железу и заплакали. Да, многие мужчины плакали, я помню.


Каково это: быть гермафродитом

Джим Костич, 48 лет, бывший лаборант

Таких, как я, обозначают термином «интерсекс». Когда я родился, врачи не смогли в точности определить, какого я пола, — по гениталиям картина получалась противоречивая. Влагалище, по всей видимости, отсутствовало, но не было и яичек. Тот орган, который у меня все-таки имелся, мог с равным успехом сойти за крупный клитор или маленький пенис. Я зову его «фаллоклит». Со временем он вырос почти до 3,81 см. С раннего детства я ощущал себя мальчиком. Осознав это, родители с четырех лет стали звать меня Джеймс, но это была неофициальная кличка. Вообще-то при рождении мне дали имя Джудит. Оно до сих пор и значится в моих документах. Потому-то я никогда не выезжал за границу — не могу получить паспорт.

В сорок четыре года я обнаружил, что вагина у меня есть, только сросшаяся. Также у меня есть крошечная матка и крошечные атрофированные яичники. У меня две икс-хромосомы, то есть генетически я женщина, но в утробе матери я получал огромные дозы мужских гормонов. Вагинальный канал у меня есть, но смазка в нем не выделяется. И эрогенная зона G у меня есть — да еще какая! Я не могу отливать стоя и совершенно не расстраиваюсь по этому поводу. Мой фаллоклит вполне годится для секса, но только с женщинами. Поскольку он не очень-то велик, моим партнершам приходилось на меня садиться, но все это в прошлом — с тех пор как я открыто объявил себя геем. По медицинским соображениям, а также ради более насыщенной интимной жизни мне сделали специальную операцию для раскрытия влагалища, и теперь я стараюсь вступать в вагинальные сношения с мужчинами как можно чаще, поскольку во время них самые мощные оргазмы.

Посмотрев на меня со стороны, вы никогда не догадаетесь, что перед вами не среднестатистический мужчина. Я вполне осознаю, что составлен из принципиально разных частей — одни стопроцентно женские, другие абсолютно мужские. Ну и что: в своем собственном теле я чувствую себя прекрасно.


Каково это: из женщины превратиться в мужчину

Дэниэл К., 35 лет, аспирант

В детстве я не то чтобы хотел/а быть мальчиком — я уже был/а мальчиком. Вот только, к сожалению, родился/ась без надлежащих частей тела. Помню, в садике я ходил/а в мужской туалет и пытался/ась писать стоя. В школе играл/а в бейсбол и баскетбол за мужские команды. Тело у меня было поджарое, мускулистое. Стрижка короткая, «под пажа».

Сексуальное влечение я всегда испытывал/а только к женщинам. В старших классах у меня была связь с девочкой, которую избрали королевой школьного бала. Она была гетеросексуальна. В колледже у меня тоже были связи с гетеросексуальными женщинами. Но с лесбиянками — ни разу. Три года назад мне сделали первый укол тестостерона. Я буду принимать тестостерон до конца жизни. Он повышает либидо и стимулирует рост волос. Уже приходится бриться. Мне сделали две операции. Во-первых, операцию на грудные железы: сделали надрезы в районе сосков, все выскоблили и опять зашили. Также я подвергся/лась гистерэктомии (удаление матки .— Esquire). Наверно, когда-нибудь я сделаю себе фаллопластическую операцию, и у меня будет пенис, но пока я не тороплюсь — жду, пока врачи набьют руку. От тестостерона клитор растет и становится похож на настоящий пенис. Единственное «но» — не встает.

На работе мы с одним мужиком постоянно друг друга подкалываем. Он итальянец, здоровый такой. Он про меня ничего не знает. Когда мне делали гистерэктомию, он не знал, почему я не вышел/ла на работу. Думал, мне грыжу вправляют. «Ну как, братишка, будешь жить?» — спрашивает. Я говорю: «Да, все нормально». А он мне шепотом: «Ты случайно пол менять не собрался, а? Смотри у меня!» Вот была умора.


Каково это: получить «Оскара»

Аль Пачино, 65 лет, актер

«Оскара» я получил только с восьмого раза. До этого семь раз меня включали в список номинантов, но и только. Это теперь я спокойно смотрю на номинантов и думаю: «А если бы они были нейрохирургами? Кому из них ты доверишь оперировать твой мозг, если понадобится? Вот ему-то и следует дать «Оскара». Но в прошлые времена все зависело от того, в каком я был настроении. Меня изумило чувство, которое я испытал, получив «Оскара» за «Запах женщины», — абсолютно новое чувство. Теперь я редко вижу свою оскаровскую статуэтку. Но когда я впервые ее получил, я несколько недель чувствовал себя так, как, должно быть, чувствует себя человек, завоевавший золотую медаль на Олимпиаде. Словно ты пришел к финишу первым, и о твоей победе знают все. Замечательное чувство. Чувство собственной полноценности.


Каково это: получить чужого «Оскара»

Александр Потемкин, 68 лет, исполнительный директор Американо-российского культурного собрания, Вашингтон

В 1980 году я работал в Генеральном консульстве СССР в Сан-Франциско. Занимался вопросами культуры и знал многих людей в Академии киноискусства. Было решено, что на церемонию вместо Меньшова (фильм «Москва слезам не верит». — Esquire) поедет советник посольства по культуре Анатолий Дюжев (царствие ему небесное). А мне выпала честь отвезти его туда.

В Лос-Анджелес решили ехать на машине. По пути рассуждали, каковы вообще шансы на победу. Казалось, их очень мало: в номинации «иностранный фильм» были картины Трюффо и Куросавы. (Фильм к тому моменту я еще не видел.) Поселились мы в скромной гостинице. С утра, еще не отошедшие от путешествия, надели смокинги. За нами прислали машину и очень удивились, в каких условиях мы тут проживаем. Вручение проходило в театре Dorothy Chandler Pavilion.

Церемония, как обычно, началось с американских фильмов. «Оскар» получили Де Ниро и Редфорд. Дошла очередь и до иностранных фильмов...

Не помню кто, по-моему, какая-то актриса разрывала конверт. Она произнесла: «Winner is...» — и повисла длинная-длинная пауза. Мы абсолютно спокойны — думаем, Трюффо или Куросава. Прожекторы начинают шарить по залу, натыкаются на наши физиономии и застывают. И еще до того, как было произнесено: «Москва слезам не верит», — мы поняли, кто победитель. Дюжев встал, выбрался через меня, поднялся на сцену. Получил статуэтку. Показал ее залу, как положено. Что-то сказал в микрофон, и его увели за сцену.

Не было Дюжева где-то минут пятнадцать. Я уже начал опасаться — холодная война как-никак. Тут он возвращается довольный, тащит в руках эту штуковину. Дал мне ее погладить. Сидим, держим ее вдвоем. Когда мы после церемонии появились на пороге нашей жуткой гостиницы, у всего персонала глаза на лоб полезли. Там такая грязь, люди сомнительные ходят — и вдруг мы в смокингах и с «Оскаром». Дюжев с ним не расставался ни на секунду. Заперся в номере, привязал статуэтку к руке — так и спал. Утром, прежде чем пойти позавтракать, засунули «Оскар» в холодильник. Вышли в город, быстро заглотили еду — и бегом обратно. Не дай Бог, что случилось.

На обратном пути за превышение скорости — надо было доставить сокровище как можно скорее — нас остановил калифорнийский полицейский. Вместо своих прав я молча показал ему статуэтку. Он зажмурился от сверкающего на солнце золота и не стал меня штрафовать. Спросил только: «Вы — кинозвезда?» — и отпустил.


Каково это: встретить белого медведя

Матвей Шпаро, 30 лет, путешественник

Посреди ночи мы с отцом проснулись от звука чьих-то тяжелых шагов. До ближайшего населенного пункта 150 км. Значит, белый медведь. Туша весом 900 кг и ростом до трех метров. Мы сели, включили фонарики и стали светить ими в направлении входа — чтобы медведь полез в палатку со стороны наших ног, а не голов. Медведь мгновенно отреагировал на наши «зайчики» и изо всех сил лапой ударил по палатке. Ткань треснула, и в образовавшейся дыре появился медвежий нос — черный пятачок размером с десятилитровое ведро. К счастью, с собой у нас было помповое ружье. Медведя можно испугать, стреляя по лапам. Стрелять нужно осторожно: раненый медведь — очень опасный противник. Я прицелился и выстрелил. Десятилитровое ведро моментально исчезло. Наутро мы увидели на льду капли крови, видимо, я его слегка задел.


Каково это: будучи слепым заниматься дзюдо

Владимир Глухов, 57 лет, радиолюбитель

Я человек увлекающийся. Если мне что-то понравилось, то я всю душу вкладываю. У меня вообще много интересов — радио, борьба. А в какой-то момент меня заинтересовало дзюдо. Это же контактный вид спорта. Единственное, перед схваткой судья подводит тебя к противнику и твоими руками проводит по его плечам и рукам, чтобы можно было представить, с кем предстоит соревноваться. Когда я начинал, то и не думал, что стану мастером спорта по дзюдо. Просто мне очень нравилось тренироваться в неделю раз пять. Зал был далеко, приходилось чуть ли не через всю Москву ездить. Сын ругался: «Как тебе не стыдно — уже в возрасте человек, а с разбитой мордой приезжаешь». Ну бывает иногда — бровь, например, обдерут. Но все по мелочам в основном. Хотя, бывало, и ребра ломал. Потом из-за возраста решил оставить дзюдо. Бороться-то я мог, просто стал очень спокойным: люди переживают перед боем, а мне уже до фонаря. И реакция не такая, как у молодого. И ездить далеко было не очень удобно. Наставят там торговых точек у метро. Пока обойдешь их, можно легко потеряться. Я вообще на местности ориентируюсь — если промахиваюсь, то быстро соображаю, куда именно я вышел, и добираюсь до станции. Но в самом метро народ стал каким-то обалдевшим. Вроде заметно, что человек идет с белой тростью, и все равно на тебя прямо налетают. Раньше было по-другому. Столкнулись, он тебе говорит: «Ты что, не видишь?» Я отвечаю: «Я — да. А ты?» Тот сразу: «Ой, извини». А теперь все несутся на бешеной скорости и ничего вокруг не замечают.


Каково это: замерзать в горах

Кирилл Лыско, 40 лет, генеральный директор кинофестиваля «Кинотавр»

Дело было во время восхождения на пик Ленина, один из четырех советских семитысячников. В 1987 году организовали экспедицию, для того чтобы испытать управляемый летательный аппарат. (Один джентльмен очень хотел с помощью этого аппарата заработать денег, спуская c вершин тела погибших.) Нужно было забраться на вершину, разогнаться на лыжах и прыгнуть с парапланом.

Ночью у моего товарища в базовом лагере заболел зуб. А это очень опасно — на высоте 5200 любая мелочь такого рода может быстро перерасти в отек мозга. Пришлось его быстро спускать вниз, на травку, где местный врач этот зуб ему вырвал. Пока товарищ отходил от операции, я быстренько на вертолете забросился обратно. Но группа моя ушла. Я, молодой и глупый, решил их догнать, тем более ушли они всего лишь четыре часа назад. Часов в восемь вечера я понял, что заблудился. Куда идти: вверх — я не знаю — и как возвращаться, тоже не понимаю, потому что очень темно. А перспектив выжить после холодной ночевки в одиночку на высоте 6000 метров без снаряжения практически никаких. Минус тридцать, ветер и отсутствие кислорода — условия для человека непригодные. И с собой ничего нет — ни связи, ни палатки, ни спальника, ни еды — ничего. Понимаю, что надо привыкать к мысли о вечности. А с другой стороны — очень хочется выжить. Думаю, надо рыть нору — это единственный шанс хоть как-то уцелеть. Из приспособлений у меня только руки и ледоруб с лезвием шириной четыре сантиметра. Сколько рыл, я не помню, довольно долго. Посмотрел на сделанное — вырыл нору, куда можно только голову засунуть. Постепенно я впал в коматозное состояние, начал замерзать, прощаться с папой-мамой. Сколько прошло времени, не помню. Вдруг мираж: идет человек. «Все, — думаю, — за мной — на страшный суд вести». Подходит он и говорит: «Ну чего, давно сидишь?» Говорю: «Забирай, не тяни». Потом смотрю — еще один идет. Оказалось, совершенно случайно какая-то группа возвращалась с маршрута. Просто повезло. Вероятность встретить людей в горах на такой высоте ночью практически равна нулю. Самое поганое ощущение, которое я там испытал, когда в тебе борются два чувства. Одно говорит тебе: «Все. Надо мириться с мыслью о безвременной кончине». Другой голос приказывает: «Надо обязательно выжить». И ты начинаешь предпринимать совершенно дурацкие, бессмысленные действия — рыть фирн (плотный зернистый снег, образующийся на ледниках и снежниках выше снеговой границы. — Esquire) ледорубом . Кстати, это в итоге меня и спасло: я не замерз, потому что все время был в движении. Да, пальцы у меня потом долго были в кровоподтеках и без ногтей — отморозились. В итоге группу свою я, конечно, не догнал, а управляемый аппарат вообще не заработал. Что-то с ним было не так.


Каково это: быть ужаленным африканскими пчелами-убийцам

Майкл Финкель, 32 года, писатель и владелец птицефермы

Ж-ж. Ж-ж-ж. Ж-ж-ж ... Ж-ж-ж ... (См. № 1)

Ж-ж-ж-жжжж! Ж-жжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжж. Ж-ж-жжжжжжжжжжжииииииииииии вжи-и-иииии-уи-ииииииииииииииииииии вж-и-иииииии-уи-и. (См. № 2)

Ой. Ой! Ой-ей-ей! Ой-ей-ей-ей-ей-ей! (См. № 3)

Ойбл! Ойбл-ойбл-ойбл! (См. № 4)

Блйа-а! Ойбл-ойбл-ойбл ойбл-ойбл-ойбл ойбл-ойбл-ойблйаойбл-ойбл-ойбл! «Беги, Майк! Спасайся!» (См. № 5)

Туп-туп-прыг-туп-туп-туп-скок-прыг-пых-дых-туп-туп-туп-уф-ох! Ж-ж-ж-ж-ж-?! Туп-туп-туп-туп-туп-прыг-туп-т-туп-хрясь-туп-туп-туп-туп-туп-тп-прыг-скок-туп-туп-туп-туп—туп-пых-дых-туп-туп-туп-туп-туп-туп-туп-туп-туп-ах—ох-туп-дых-пых-туп-туп-эх!(См. № 6)

О-ох. о-ох...о-ох ...ох...ох...бл... Бог ми...ло... о-о-х... вал... (См. № 7)

1. Это стряслось в Центральной Африке. Я был там в пешем походе. Пчелы вылетели из гнезда, которого не было видно за камнем, и атаковали меня, как эскадрилья истребителей.

2. Достигнув некой критической массы, жужжание перестает быть жужжанием. Скорее, это звук бормашины — пронзительный, визгливый вой.

3. Жала у них острые и проворные. И вот что странно — не кажется, будто они в тебя вонзаются. Наоборот, они точно отдирают от тебя по клочку. Первое ощущение — ожог. Укол жала — как прикосновение языка пламени. Затем — боль: до тошноты, до головокружения, пульсирует во всем теле, даже в кончиках пальцев.

4. Пчелы облепили мне лицо, как сплошная маска; я ничего не видел. Пытался отодрать насекомых руками, но лишь разозлил их еще больше. От безрассудного животного страха мой мозг заглох. Форменный эпилептический припадок — сознание полностью отключилось.

5. Кричал мой друг Рэнди. Броситься наутек — самый очевидный выход, но я так очумел, что сам ни за что бы не додумался.

6. Я бежал по камням, перепрыгивал термитники, продирался сквозь кусты. Спустя минуту-полторы пчелы отвязались от меня.

7. Будь у меня на пчел хоть малейшая аллергия, они доказали бы, что не зря зовутся убийцами. Моя голова моментально раздулась до размеров арбуза. Из нее, точно иголки из подушечки, торчали две дюжины пчелиных жал. Опухоль рассосалась лишь через несколько недель. Теперь все жду, когда рассосутся или хотя бы поблекнут воспоминания.


Каково это: из мужчины превратиться в женщину

Карин Кент, 48 лет, специалист по маркетингу

Первый раз мне пришло в голову перерядиться в шесть лет. Это происходило где-то раз в месяц. К моменту поступления в колледж у меня начался период полной ремиссии. Я встретил/а девушку, и мы поженились. На десятом году супружеской жизни она поздно ночью застигла меня с поличным — за переодеванием в соседней комнате. Мне было сорок два года, и у нас только что родился первый ребенок. С женой мы разошлись, и я начал/а планировать превращение. Сослуживцам я разослал/а письмо, в котором предупреждал/а, что с такого-то числа буду одеваться и держаться как женщина. Перед операцией я почти год прожил/а в роли женщины. В переходный период я начала встречаться с мужчиной, за которым я теперь замужем. Операцию — «пенальную инверсию» — мне делали в Таиланде. Они пользуются твоими же тканями. Твои нервные окончания и стволы используются для того, чтобы обеспечить чувствительность в области клитора. Теперь у меня есть клитор. Сработано изящно, ни один гинеколог не догадается, пока не заглянет глубоко внутрь. Я могу заниматься сексом и испытывать оргазм. Для роста грудных желез я 4 года принимал/а гормоны. Взрослел/а, как девочка-подросток, — с чувством неуверенности в себе. Мой кадык меня не слишком смущал, но я все же решился/ась на небольшую операцию, чтобы ничто в моей внешности меня не выдавало. Главная разница в том, что женщины общаются совсем не на том уровне, что мужчины. Очень многое понимается без слов. Входишь в комнату, где находятся другие женщины, и можешь почувствовать то, что чувствуют они. Почти телепатия. И ты либо сразу врубаешься, либо никогда. К счастью, у меня есть способности.

tags: интересно